Луи-Гийом де Пюибюск (умер 18 августа 1841 г. в Париже), виконт. Приняв участие в Российской кампании как военный комиссар, он был взят в плен русскими войсками 18 ноября 1812 г. во время отступления из Смоленска и вернулся во Фран-цию в 1814 г.
L.V. [Louis vicomte] de Puibusque, chevalier de l'ordre royal de la Légion d'honneur, chevalier de l'ordre de Sainte Anne de Russie, de 2e classe, etc. Lettres sur la guerre de Russie en 1812 ; sur la ville de Saint-Pétersbourg, les moeurs et les usages des habitants de la Russie et de la Pologne. Paris : Magimel, Anselin et Pochard, 1817. P. 139-153. [Л. В. де Пюибюск, кавалер королевского ордена Почетного легиона, кавалер российского ордена Святой Анны 2-го класса и т. д. Письма о Российской войне в 1812 г. ; о городе Санкт-Петербурге, нравах и обычаях жителей России и Польши. Париж, Мажимель, Анселен и Пошар, 1817. С. 139-153]
Дубровна, 23 ноября 1812 г.
Я выехал 16-го из Смоленска, как я вам сообщал ; в нескольких лье от города мы услышали звук сильной канонады впереди нас и в том направлении, которого мы придерживались ; пройдя почти четыре лье, мы остановились, и были зажжены бивач-ные огни.
Я узнал тогда, что Наполеон с его гвардией был атакован 15-го около Красного; что на следующий день четвертый корпус испытал то же самое, но пострадал гораздо больше ; что, тем не менее, вице-король, который им командовал, прибыл в тот же город с большей частью своего армейского корпуса. В полночь мы возобновили марш, и 16-го, к середине дня, первый корпус, переправившись через очень глубокий овраг, находился не более чем в двух лье [8,8 км - А.В.] от Красного : дорога казалась сво-бодной ; правда, неприятель был замечен на возвышенности слева от нас, но посколь-ку со времени нашего выхода из Смоленска мы постоянно видели его, то ограничи-лись высылкой стрелков на левый фланг, с приказом идти в одном направлении с ар-мейским корпусом, который сильно ускорил шаг.
Половина первого корпуса почти миновала неприятеля, когда тот открыл по нам огонь картечью, тем более смертоносный, что пятьдесят орудий, громивших нас, находились всего лишь на дистанции половины выстрела : в этот самый момент моя лошадь была убита ; мой сын
(1), раненый картечной пулей в ногу, нашел еще мужест-во придти мне на помощь и поднять меня. Все падало вокруг нас, и в течение коротко-го времени, пока мы забирали одну из лошадей моей маленькой повозки и снова са-дились в седло, враг разместил артиллерию на дороге впереди и позади свалки, час-тью которой мы были ; мы направились сквозь картечь, прилетавшую к нам с трех сто-рон, к лесу, находившемуся справа от нас. Вы простите меня за то, что я не могу умолчать о поведении моего сына в этих жестоких обстоятельствах, подвергшего себя угрозе почти неминуемой смерти в надежде спасти мою жизнь : он внезапно повернул свою лошадь и расположился между мной и неприятельским огнем, чтобы служить мне щитом, или погибнуть от того же выстрела, который угрожал мне, хотя он сам был объектом более жестоких страданий, чем те, что я когда-либо испытывал в своей жизни. Чтобы завершить эту дискуссию, в которой никто из нас не хотел усту-пать, мы поехали прямо, и, пустив наших лошадей со всей их скоростью, вскоре при-были в этот лес ; едва успели мы заехать в него, как началась атака казаков, предпри-нятая, чтобы завершить уничтожение тех, кто занимал поле, которое мы только что покинули. Я потерял там остальных своих слуг, мои вещи и моих лошадей.
Мы были покрыты землей и льдом, которыми картечь забросала нас ; наши мундиры были прорезаны в нескольких местах, гуща леса на мгновение укрыла нас от вражеской погони. Мы собрали нескольких сол-дат, которых нашли рассеявшимися в лесу ; мы тогда почувствовали необхо-димость воспользоваться днем, чтобы выбрать для нас направление : достигнув самой возвышенной части леса, мы, так ска-зать, на глазок наметили наш путь, насколько можно было его окинуть взглядом, пы-таясь по возможности избегать деревень, видневшихся вдали, с тем, чтобы вернуться ускоренным и непрерывным маршем на дорогу, где должна была находиться фран-цузская армия.
Невозможно составить себе представление о тучах казаков, которые, казалось, появлялись из-под земли, чтобы беспокоить нас в течение первых двух дней нашего отделения от армии ; я не буду подробно писать ни об их повторяющихся атаках, ни об удаче, которая каждый раз помогала нам избавиться от них с помощью нескольких метких ружейных выстрелов.
По мере того, как мы продвигались вперед, наше войско увеличивалось ; но это проходило не без затруднений, потому что нам надо было заставлять идти вместе солдат всех наций, разбредавшихся и бежавших по собственному усмотрению. В конце второго дня, после того как мы остановили на несколько минут партию казаков, более цепких, чем другие, нам пришлось поставить между ними и нами Борисфен, имевший в этом месте быстрое течение и покрытый лишь несколькими полосками льда, настолько тонкого, что те из наших солдат, которые хотели переправиться пос-ледними, были там поглощены рекой : это препятствие помешало неприятелю после-довать за нами, а мы, чтобы сберечь заряды, не отвечали на его стрельбу. Мы про-должали наш марш в нужном направлении, через еловый лес ; в восемь часов вечера мы прибыли, соблюдая осторожность, в деревню, стоявшую в лесной прогалине ; ее занимали только солдаты нашей армии, которые пришли туда поодиночке : эта встре-ча довела нашу численность примерно до ста восьмидесяти человек.
Я предложил им отдохнуть несколько часов и около полуночи снова тронуться в путь, чтобы присоединиться к французской армии, от которой нас отделяло лишь не-сколько лье, о чем я узнал от одного русского крестьянина, который должен был нас вести. Ни уговоры, ни мольбы, ни угрозы не помогли, всё было напрасно ; они нам от-вечали, что им всё равно придется умирать, и им приятнее будет расстаться с жизнью здесь, чем в других местах. По истечении сорока восьми часов у нас не осталось ни хлеба, ни водки; измученные нуждой, холодом и усталостью, мы провели ночь, обхо-дя эти покинутые крестьянами хижины, чтобы убедить хотя бы дюжину солдат отпра-виться вместе с нами. Начинался день, когда мы получили, наконец, утвердительный ответ от нескольких спешенных кавалеристов, собранных в одном и том же бараке; пока они готовились к выступлению, мы отправились на разведку: внезапно перед моими глазами предстали колонна пехоты, несколько артиллерийских орудий и боль-шое количество казаков, готовых вступить в деревню. Я едва успел поднять на ноги всех людей, как послышалось неизбежное "ура" : неприятель расположил свою артил-лерию у выходов из деревни; казаки нас окружили, в то время как пехота подожгла дома, откуда производились ружейные выстрелы : те из наших солдат, которые рас-считывали спастись, сдавшись в плен, были вырезаны, другие погибли от пламени в домах, где они закрепились : за час наша численность сократилась до четырех чело-век. Мы вошли в конюшню последнего дома на краю деревни, куда нас загнали; там были наши лошади, и неприятельские солдаты явились, чтобы их забрать : по взгляду солдата, выходившего последним, я понял, что, несмотря на окутывавшую нас тьму и на глубину нашего отхода, блеск нашего оружия делал нас заметными. За мгновение до этого у нас был план сесть на коней и попытаться достичь леса, проскакав мимо батареи, местность рядом с которой нам показалась менее обстреливаемой и менее наблюдаемой, чем остальная часть плотного кольца, окружавшего нас. Этот послед-ний способ был у нас отнят.
Все, что мы недавно увидели, убеждало нас, что нам нельзя попадать в плен. Наше положение стало отчаянным. «Почему я не был убит в последнем сражении ! - сказал мне мой сын, - тогда я не страдал бы, видя тебя погиб-шим жестокой смертью в каком-то неизвестном месте : наша семья никогда не узнает, что с нами случилось.» Мы приняли решение дорого продать нашу жизнь : мы пожали друг другу руки в знак прощания (это слово нам было слишком тяжело произнести), с болью в сердце и в состоянии ярости, вполне способной заглушить весь ужас этого момента ; уверенный, что мы обнаружены, я обновил запальные устройства нашего оружия, наши сабли были вынуты из ножен и положены рядом с нами ; вооружившись тромблоном [коротким дробовиком с расширяющимся стволом - А.В.], заполненным пулями, я выдвинулся на середину конюшни и расположился за сундуком, полностью меня закрывавшим. Едва я занял свой пост, как в конюшню вошел офицер в сопро-вождении четырех солдат; он оставил одного солдата на часах у дверей, с внутрен-ней стороны, а сам выдвинулся на середину с тремя другими солдатами, которые тесно окружали его, выставив вперед штыки
(*). Как я и предполагал, он прошел в двух шагах от сундука, за которым я прятался. Подняться, показать им смертоносное оружие, чей грозный раструб взял на прицел всех четверых, скомандовать им "мол-чать" - всё это было для меня делом одной секунды. Неподвижные и озадаченные, они сложили оружие и попросили пощады. В это время один из наших кавалеристов прицелился в часового у дверей, он приблизился к нему и удерживал его на месте ; карабин второго кавалериста и пистолеты моего сына были еще направлены на офи-цера и солдат, стоявших передо мной : они не позволяли им ни малейшего движения. Держа палец на спусковом крючке, с яростью отчаяния в глазах, я потребовал
(**) у офицера, чтобы тот поклялся взять нас в плен в соответствии с военными зако-нами : мой сын, который говорил на этом языке лучше меня, взял с него клятву, счита-ющуюся нерушимой в его стране. Всё же мы опасались, что этому лояльному врагу, застигнутому врасплох четырьмя отчаявшимися, не позволят сдержать взятое им на себя обязательство; к счастью для нас, другие русские офицеры, находившиеся поблизости, пришли к нему на подмогу и ударами канчука [другое название нагайки - А.В.] помогли отогнать казаков, желавших наших вещей и наших жизней. Мой сын выскользнул из их рук, только выбросив на лед все деньги, имевшиеся при нем: в то время как они бросились их подбирать, он, как и я, ухватился за гриву лошади рус-ского офицера, которому я без конца напоминал о его клятве. Несколько минут спустя мы прибыли в барак, занятый генералом Мартыновым
(2), и были, наконец, избавле-ны от преследования казаков.
(*) Эти солдаты действительно выставили штыки вперед, но они держали оружие только одной рукой, а в таком положении его использовать затруднитель-но. (Примечание автора)
(**) Но я говорил это, понизив голос, чтобы меня не услышали казаки, окру-жившие дом. (Примечание автора)
Этот старик принял нас любезно ; он сам предложил нам всё, что, по его мне-нию, нам было в тот момент необходимо.
Одни и те же чувства бросили меня и моего сына в объятия друг друга. Это движение чувствительности было столь же кратковременным, как и молния ; мы тот-час вернулись к манерам поведения, подобающим французам. Молодой офицер, который говорит на нашем языке, сообщил генералу, что перед ним отец и сын, и тот сказал, что очень доволен, что нам удалось избежать бойни сегодня утром. Я приоб-рел тогда печальную уверенность в том, что из ста восьмидесяти человек, которые не захотели следовать за мной накануне, в живых остались только два кавалериста, бывших с нами ; это правда, что более пятнадцати дней преследования по разоренной стране и нехватка продовольствия, которая начинала ощущаться в российской армии, делали почти невозможной задачей обязать казаков и войска авангарда брать плен-ных, для этого потребовалось бы иметь рядом с каждым солдатом по офицеру.
Граф Платов прибыл спустя два часа после нашего разгрома : он принял нас очень хорошо ; после того как генерал Мартынов, командовавший его авангардом, до-ложил ему о произошедшем деле, его внимание и уважение к нам стали более замет-ными. Однако он держал нас при себе четыре дня, заставляя нас следовать на санях за всеми передвижениями его войск, которые, в течение этого промежутка времени, днем и ночью сражались с третьим корпусом, возглавляемым герцогом Эльхингенс-ким.
Louis-Guillaume de Puibusque [Puybusque] (6 mars 1770, Chargey [Franche-Comté, plus tard département de la Haute-Saône] - 18 août 1841, Paris), vicomte. Ayant pris part à la campagne de Russie comme commissaire des guerres, il a été capturé par les troupes russes le 18 novembre 1812 pendant la retraite de Smolensk et a rentré en France en 1814.
L.V. [Louis vicomte] de Puibusque, chevalier de l'ordre royal de la Legion d'honneur, chevalier de l'ordre de Sainte Anne de Russie, de 2e classe, etc. Lettres sur la guerre de Russie en 1812 ; sur la ville de Saint-Pétersbourg, les moeurs et les usages des habitants de la Russie et de la Pologne. Paris : Magimel, Anselin et Pochard, 1817. P. 139-153.
Dubrowna, le 23 novembre 1812.
Je suis parti le 16 de Smolensk, comme je vous l'avois annoncé: à quelques lieues de la ville, nous entendîmes le bruit d'une forte canonnade en avant de nous et dans la di-rection que nous avions à tenir ; après avoir fait à-peu-près quatre lieues, on s'arrêta, et les feux de bivouacs furent allumés.
J'appris alors que Napoléon, avec sa garde, avoit été attaqué le 15 près Krasnoi ; que, le lendemain, le quatrième corps l'avoit été également, mais beaucoup plus maltraité ; que cependant le vice-roi, qui le commande, étoit arrivé dans la même ville, avec la majeure partie de son corps d'armée. A minuit, on se remit en marche, et le 16, vers le milieu du jour, le premier corps, après avoir passé un ravin très profond, n'étoit plus qu'à deux lieues de Krasnoi : la route paroissoit libre ; l'ennemi se faisoit voir, à la vérité, sur une élévation à notre gauche ; mais comme, depuis notre sortie de Smolensk, nous l'avions eu constamment en vue, on se contenta de détacher des tirailleurs sur le flanc gauche, avec ordre de marcher dans la direction du corps d'armée, qui hâtoit fortement le pas.
La moitié du premier corps avoit à peine dépassé l'ennemi, qu'il commença sur nous un feu à mitraille d'autant plus meurtrier, que les cinquante bouches à feu qui nous foudroyoient n'étoient qu'à demi-portée: au même moment mon cheval fut tué ; mon fils
(1), blessé d'un biscaïen à la jambe, eut encore le courage de venir m'aider à me relever. Tout tomboit autour de nous, et pendant le peu de temps que nous employâmes à prendre un des chevaux de mon petit chariot et à nous remettre en selle, l'ennemi fit placer de l'artillerie sur la route, devant et derrière la mêlée dont nous faisions partie ; nous nous dirigeâmes, à travers la mitraille qui nous arrivoit de trois côtés, vers un bois qui se trouvoit à notre droite. Vous me pardonnerez de ne pouvoir passer sous silence la conduite que tint mon fils dans cette cruelle circonstance, en se dévouant à une mort presqu'inévitable, dans l'espérance de me sauver la vie: il détourna brusquement son cheval, et se plaça entre moi et le feu de l'ennemi pour me servir de bouclier, ou périr du même coup dont j'étois menacé, lorsqu'il étoit lui-même l'objet des angoisses les plus cruelles que j'eusse éprouvées de ma vie. Pour terminer ce débat, dans lequel aucun de nous ne vouloit céder, nous allâmes de front, et, poussant nos chevaux de toute leur vitesse, nous fûmes bientôt arrivés à ce bois ; à peine y fûmes-nous entrés, qu'une charge de Kosaques vint achever la destruction de ceux qui occupoient le champ que nous venions de quitter : je perdis là le reste de mes domestiques, de mes effets et de mes chevaux.
Nous étions couverts de terre et de glace, que la mitraille avoit fait rejaillir sur nous ; nos habits étoient percés en plusieurs endroits : l'épaisseur du bois nous mit, pour l'instant, à l'abri des poursuites de l'ennemi. Nous ralliâmes quelques soldats, que nous trouvâmes dispersés dans la forêt ; nous sentîmes alors la nécessité de profiter du jour pour nous faire une direction : parvenus à la partie du bois la plus élevée, nous jalonnâmes, pour ainsi dire, notre route à perte de vue, tâchant d'éviter, autant que possible, les villages enclavés dans la perspective, de manière, cependant, à regagner la route où devoit se trouver l'armée française, par une marche accélérée et non interrompue.
On ne peut se faire d'idée des nuées de Kosaques qui sembloient sortir de dessous terre pour nous harceler, pendant les deux premiers jours de notre séparation de l'armée; je ne vous ferai le détail, ni de leurs attaques réitérées, ni du bonheur que nous eûmes de nous en débarrasser chaque fois avec quelques coups de fusil bien ajustés.
A mesure que nous avancions, notre troupe grossissait ; mais ce ne fut pas sans peine que nous pûmes faire marcher ensemble des soldats de toutes nations, débandés et fuyant chacun pour leur compte. Sur la fin du deuxième jour, après avoir arrêté quelques instans un parti de Kosaques, plus tenace que les autres, nous fûmes forcés de mettre entre eux et nous le Borysthène, qui, étant fort rapide en cet endroit, n'étoit couvert que de quelquës lignes de glace ; elle étoit si mince, que ceux de nos soldats qui voulurent passer les derniers y furent engloutis: cet obstacle empêcha l'ennemi de nous suivre ; et pour ménager les cartouches, nous ne répondîmes point à sa fusillade. Nous continuâmes notre marche dans une bonne direction, à travers une forêt de sapins ; à huit heures du soir, nous arrivâmes, avec précaution, à un village situé dans une éclaircie du bois ; il n'étoit occupé que par des soldats de notre armée, qui s'y étoient rendus isolément: cette rencontre porta notre nombre à environ cent quatre-vingts hommes.
Je leur proposai de prendre quelques heures de repos, et de nous remettre en route, vers minuit, pour rejoindre l'armée française, dont nous n'étions éloignés que de quelques lieues ; je m'étois assuré d'un paysan qui devoit nous guider: les raisonnemens, les prières, les menaces, tout fut inutile ; ils nous répondirent que mourir pour mourir, ils aimoient autant finir là qu'ailleurs. Depuis quarante-huit heures, il ne nous restoit ni pain, ni eau-de-vie ; exténués de besoin, de froid et de fatigue, nous passâmes encore la nuit à parcourir ces cabanes, que les paysans avoient quittées, pour tâcher d'engager au moins une douzaine de soldats français à partir avec nous. Le jour commençoit à paroître, lorsque nous obtînmes enfin une réponse satisfaisante de quelques cavaliers démontés, réunis dans la même baraque; pendant qu'ils se préparoient au départ, nous allâmes à la découverte: tout-à-coup se présente à ma vue une colonne d'infanterie, plusieurs pièces d'artillerie et un grand nombre de Kosaques prêts à entrer dans le village; j'ai à peine le temps de faire mettre tout le monde sur pied, que le houra fatal se fait entendre : l'ennemi place son artillerie aux débouchés du village ; les Kosaques nous entourent, pendant que l'infanterie met le feu aux maisons d'où partent des coups de fusils : ceux de nos soldats qui croient se sauver en se rendant prisonniers, sont massacrés ; d'autres périssent par les flammes dans les maisons où ils sont retranchés : au bout d'une heure, nous sommes réduits au nombre de quatre. Nous entrons dans l'écurie de la dernière maison du village, où nous nous trouvions acculés ; nos chevaux y étoient, des soldats ennemis viennent pour les prendre : je crois remarquer dans le regard du soldat qui sort le dernier, que, malgré l'obscurité qui nous environne et la profondeur de notre retraite, l'éclat de nos armes nous a fait apercevoir. Nous avions le projet, un instant auparavant, de monter à cheval et de chercher à gagner le bois, en passant près d'une batterie qui nous avoit paru moins garnie et moins observée que tout le reste du cercle étroit qui nous resserroit ; cette dernière ressource nous étant enlevée, persuadés, par tout ce que nous venons de voir, qu'on ne fait pas de prisonniers, notre situation devient désespérée. «Que n'ai-je été tué dans la dernière bataille! me dit mon fils ; je n'aurois pas la douleur de te voir périr d'une mort cruelle, et dans un endroit ignoré: notre famille ne saura jamais ce que nous sommes devenus.»
Nous prenons la résolution de vendre chèrement notre vie: nous nous serrons la main en signe d'adieu (le mot eût été trop pénible à prononcer), la rage dans le coeur, et dans un état de fureur bien propre à nous étourdir sur ce que ce moment avoit d'affreux ; certain que nous sommes découverts, je fais renouveler les amorces de nos armes, nos sabres sont tirés du fourreau et déposés près de nous ; muni d'un tromblon [le fusil court avec le canon évasé - A.V.] rempli de balles, je m'avance au milieu de l'écurie, et me place derrière un coffre qui me cache entièrement : à peine suis-je posté, qu'un officier entre suivi de quatre soldats ; il en laisse un en faction à la porte, dans l'intérieur ; il s'avance au milieu des trois autres, qui l'entourent de très-près, tenant la baïonnette en avant
(*) ; il vient passer, comme je l'avois prévu, à deux pas du coffre qui me cache : me lever, leur présenter l'arme meurtrière dont la menaçante embouchure les prend tous les quatre dans sa direction, leur commander silence, tout cela est l'affaire d'un instant; immobiles et interdits, ils mettent bas les armes et demandent grâce: pendant ce temps, un de nos cavaliers avoit mis en joue le factionnaire de la porte, il se rapproche de lui et le tient en respect ; la carabine du second cavalier et les pistolets de mon fils sont encore dirigés contre l'officier et les soldats que j'ai devant moi : ils ne leur permettent pas le plus léger mouvement. Le doigt sur la détente, la rage du désespoir dans les yeux, j'exige
(**) de l'officier qu'il jure de nous faire prisonniers suivant les lois de la guerre : mon fils, qui parle plus facilement que moi cette langue, lui fait faire le serment le plus inviolable dans son pays. Ce n'est pas sans peine que ce loyal ennemi, surpris par quatre désespérés, parvient à tenir l'engagement qu'il a pris; heureusement pour nous que d'autres officiers russes, qui se trouvent à sa portée, viennent à son secours, et, à coups de cantcchouk [kantchouk, l'espèce de fouet, le même que nagaïka - A.V.], l'aident à écarter les Kosaques qui veulent nos dépouilles et notre vie. Mon fils n'échappe de leurs mains qu'en jetant sur la glace tout l'argent qu'il a sur lui: pendant qu'ils se précipitent pour le ramasser, il vient prendre, comme moi, la crinière du cheval de l'officier russe, à qui je rappelle sans cesse son serment. Quelques minutes après, nous arrivons à la baraque occupée par le général Martinoff
(2), et nous sommes enfin hors de la poursuite des Kosaques.
(*) Ces soldats avoient effectivement la baïonnette en avant; mais ils ne tenoient l'arme que d'une seule main : dans cet état, il est difficile d'en faire usage. (Note de l'auteur)
(**) Mais à voix basse, pour n'être pas entendu des Kosaques qui entourent la maison. (Note de l'auteur)
Ce vieillard nous reçoit avec bonté ; il nous offre lui-même tout ce qu'il croit devoir nous être nécessaire pour l'instant.
Le même sentiment nous jeta, mon fils et moi, dans les bras l'un de l'autre: ce mouvement de sensibilité fut aussi passager que l'éclair ; nous reprîmes aussitôt l'attitude qui convenoit à des Français. Un jeune officier, qui parle notre langue, apprit au général qu'il avoit devant lui le père et le fils, il nous fit dire qu'il étoit bien satisfait que nous eussions échappé au carnage de cette matinée. J'acquis alors la triste certitude que, sur cent quatre-vingts hommes qui n'avoient pas voulu me suivre la veille, il ne restoit vivans que les deux cavaliers qui étoient avec nous ; il est vrai de dire que plus de quinze jours de poursuite à travers un pays ruiné, et le manque de vivres qui commençoit à se faire sentir dans l'armée russe, rendoient presque impossible d'obliger les Kosaques et les troupes d'avant-garde à faire des prisonniers: il eût fallu, pour ainsi dire, un officier à côté de chaque soldat.
Le comte Platow arriva deux heures après notre désastre : il nous accueillit fort bien ; s'étant fait rendre compte par le général Martinoff, qui commandoit son avant-garde, de l'affaire qui venoit d'avoir lieu, ses attentions et ses égards devinrent plus marqués. Cependant, il nous garda quatre jours, nous faisant suivre en traîneau tous les mouvemens de ses troupes, qui, pendant ce laps de temps, furent jour et nuit aux prises avec le troisième corps, commandé par le duc d'Elchingen.
Spécial Russie 
